99 лет Сартра
99 лет со дня рождения, 24 года со дня смерти – сплошная незавершенность, как и сам Сартр, а потому никаких выводов – только наброски.
Как и всегда, есть два подхода. Попытаться рассказать жизнь, охарактеризовать события, ошибки, неточности, непоследовательности, удовлетвориться и поставить Сартра на полку где-нибудь между Хайдеггером и Марксом, а может быть Леви-Строссом и Камю, приведя объяснения и тому и другому месту, но тем самым мы Сартра убьем, а ему это вряд ли понравится. И наоборот исходить из самого Сартра, того Сартра, который до сих пор жив на страницах своих книг. Первый подход доступен любому, второй же требует погружения, надо уже быть сартристом, чтобы понимать Сартра - вечный герменевтический круг.
Жан-Поль-Шарль-Эймар Сартр родился 21 июня 1905 года в семье Жана Батиста Сартра и Анн-Мари Сартр (Швейцер). Отца Жан-Поль не знал, тот умер от тропической лихорадки, когда маленькому Сартру еще не исполнилось и года, и считал, что это к лучшему. Отцы подавляют – это правда. Это было одно из условий формирования Сартра, с самого начала он был заброшен, это не значит, что за ним не присматривали, наоборот – он числился в любимчиках у деда и бабки, Шарля и Луизы Швейцеров, был любимой игрушкой матери. Но при этом он сам находился от них всех на определенной дистанции, не был вместе с ними, он был сам по себе. Таким образом, хорошо представлял себе разницу между собой и окружающими, между собой и окружающим миром. Сартр в «Словах» описывает два случая, когда он напрямую ощутил несоответствие меду тем, что он есть для-себя и тем, тем, что он есть для других.
Жан-Поль никогда не был красив, достаточно рано у него начинает формироваться бельмо на правом глазу, что привело к развитию косоглазия, были и другие особенности лица, которые Сартр не замечал, т.к. был ослеплен любовью ближних, а ближние не замечали, пока у него были длинные волосы, пока он был для матери «ее маленькой девочкой». Но иллюзии существовали ровно до момента, когда дед решает постричь Сартра. Сюрприз удается на славу – мать закрывается в детской и плачет. «Да и дед был обескуражен: ему доверили свет его очей, а он вернул домой жабу». В тот момент собственная уродливость не стала достоянием сознания будущего философа – она настигла его позже, в двенадцать лет. Но случай стал предтечей, звеном в последующей тотализации. Уродливость осталась с ним навсегда, но он сделал все, чтобы лишить себя ее, во многом поэтому все физиологической, телесное подвергается в произведениях Сартра негации, вступает как другая, отвратительная сторона реальности, которая преследует человека постоянно. Разве мое тело – это я? И в то же время, а что есть я, если не мое тело, особенно я других. В конечном итоге физиология несет не только мою жизнь, которую она коверкает по своему подобию (первая предпосылка нехватки), но и как смерть – насильственное прекращение меня, уничтожение всех моих возможностей. Однако феномен смерти у Сартра не ограничивается только фактичностью нашего (человеческого) тела, она всегда выступает как случайность, время наступления которой крайне неопределенно, некоторые даже не успевают узнать о смерти, как смерть уничтожает их существование – о каком тогда бытии к смерти может идти речь? И смерть никогда не приносит смысла нашему существованию – это не есть точка в долгом повествовании, т.к. смысл повествования был только для самого повествующего, повествование все время находится в становлении, но обрывается на полуслове.
Во время первой мировой Сартру приходится пережить иной кризис – уже не его собственное бытие, но его бытие в общности, среди французов, во Франции, которая ведет войну, подвергается изменению. Теперь уже не только он сам не есть то, что он есть, но и сама ткань реальности не принадлежит ему, она отвергает его, подвергает сомнению его интересы и желания, реальность – это не он сам, при том, что реальность приходит через социальное. Ведь что может быть социальнее книг, которые ты читаешь? Он внезапно узнает, что не только писательский труд, как направленная фантазия изменяется вместе с социальным, но и само социальное преследует писательский труд. Любимое чтение маленького Сартра претерпевает во время войны коренное изменение, со страниц его любимых авторов исчезают герои, наоборот появляются дети с ног до головы закутанные в социальное, социальное заботится о них, социальное позволяет им мечтать о социальном. Индивидуализм предвоенных колониалистских романов, в которых юноши отчаянно дрались с туземцами, уступил место бытию-на-войне. Через 25 лет Сартр напишет в своих военных дневниках «война – это социализм», это будет его первый опыт mitsein. Сейчас в 1914 он его отвергает и пишет историю солдата Перрена, пытаясь в себе возродить индивидуальное. Однако попытка обречена на провал. Усилиями Перрена кайзер повержен и согласен на позорный мир, по логике, которая захватывает сознание юного писателя, осенью этого года победа должна была быть в руках французов, но взрослые упорно твердят, что война затягивается – фантазия рушится. Жан-Поль со стыдом перечитывает самого себя. Он склонен бросить литературу, и закапывает произведение, которое должно было перевернуть реальность в песок на пляже.
Сартр учится престижных парижских лицеях Генриха IV и Людовика Великого потом в Эколь Нормаль, где знакомится с Полем Низаном (своим alter ego), Морисом Мерло-Понти, а затем с Симоной де Бовуар (Castor), которая станет его любовью на всю оставшуюся жизнь. Но это не была любовь в том привычном смысле, который в это понятие вкладываем мы. Наоборот – это была любовь как свобода. Бобр и Сартр заключают между собой своего рода пакт. Во-первых, они определяли, что есть любовь, которая связывает их друг с другом и любовь случайная, на которую они оба имеют право в равной степени. Во-вторых, они отказывались иметь детей, которые лишают жизнь рациональности – это своего рода казус по отношению к философской позиции Сартра и Бобра, т.к. личный выбор субъекта определяет не только его проект, но и направление проектов Других, если я поступаю так, то я считаю это свое решение единственно верным, а значит так поступать должно и всем остальным. Бьянка Ламблен (ученица Бобра и любовница сначала Симоны, а затем Жан-Поля) в «Мемуарах девушки, сбитой с толку» пишет, что была свидетельницей дискуссии Сартра и Бобра о детях, в результате которой они пришли к выводу, что если другие, как и они не будут иметь детей, то некому будет читать их книги. Здесь намечается разрыв между теорией и практикой. В-третьих, Сартр с Симоной договорились, что в творчестве каждый идет своим путем, но следит за другим, становясь для него первым читателем. Само содержание «пакта» приводило к неоднозначности в отношениях с окружающими людьми, с одной стороны оба философа лишали себя напускной буржуазности, для которой брак – это основа общества, наоборот он для них становился не основой, но прообразом человеческих отношений основанных на личной свободе, даже несвобода которая заключалась в «пакте» является свободой – так как основывалась на индивидуальном выборе, с другой стороны они позволяли себе действовать в рамках «пакта» достаточно свободно. Сама идея пакта изначально была навязана Бобру Жан-Полем, она пишет: «Сартр любил женское общество, он находил, что женщины не так смешны, как мужчины; он вовсе не собирался в свои двадцать три года навсегда отказаться от их чарующего многообразия. Если любовь между нами относилась к явлениям закономерным, то почему бы нам не иметь также и случайных связей» - но впоследствии это становится образом и ее жизни. Связи Сартра и связи Симоны, возникающие с друзьями, часто перекрещивались, иногда они любили одно и того же человека, от этого в их собственные отношения привносилась максимальная напряженность, напряженность, которая затем становилась материалом для художественных произведений и философских размышлений.
Межвоенное время, наполненное любовными перипетиями, было так же и временем становления Сартра как философа. Вначале философия представала для него исключительно в образе психологии, он был сосредоточен на внутреннем мире субъекта. В первую очередь это связано с той задачей, которую философия выполняла в тот период жизни Сартра – материал для написания книг. В одном из своих поздних интервью он говорит: «я предполагал, что она [философия] - всего лишь методичное описание внутренних состояний человека, его психической жизни, и что их постижение послужит мне методом и инструментом для создания литературных произведений». В начале тридцатых Сартр сталкивается с совершенно новой философией – феноменологией Гуссерля. Она захватывает его полностью, ведь феноменолог может рассуждать о красном свете сидя под красным абажуром. В 1933 году он отправляется на стажировку в Германию, где знакомится с оригиналом «Ideen» Гуссерля, там же он покупает «Sein und Zeit» Хайдеггера. Но на тот момент Хайдеггер кажется Жан-Полю абсолютно непрозрачным, продет еще шесть лет, прежде чем Сартр в поезде, который везет его на фронт, станет приспосабливать терминологию, логику Хайдеггера к собственной философии.
Вся довоенная философия Сартра концентрируется вокруг идей сознания, эмоций и воображения, почему – мы уже указали выше, что Сартр на тот момент использовал философию лишь как инструмент для создания литературных произведений. Именно эти ранние философские работы заложили фундамент «L’Etre et le neant» - «Воображение», «Трансцендентальность Эго», «Набросок теории эмоций», «Воображаемое».
К началу войны ситуация Сартра такова, что он постоянно ощущает необходимость сделать выбор. Социальное влечет его, оно приходит к нему через Поля Низана, члена ФКП, неоднократно бывавшего в СССР, через пропаганду фашистов, через само ощущение войны, в конце концов нельзя не читать газеты. Этим же ощущением необходимости выбора между бездействием и социальным пронизана первая часть «Дорог свободы». Матье, слоняющийся по Парижу в поисках денег на подпольный аборт для своей любовницы, так же увяз между личной жизнью и социальным, как и Сартр, его так же ждет мобилизация и он так же симпатизирует коммунистам, но так же не чувствует в себе желания быть коммунистом. Лишенный выбора Сартр оказывается в вагоне, который везет его на фронт, социальное берет над ним верх, неспособный ему сопротивляться Жан-Поль обращается к стоицизму, чтобы описать свою самость в рамках странной войны. В 1953 году, пытаясь обрисовать историю своего отношения к политике, он запишет: «Я воевал по собственному образу и подобию: будучи буржуа, я встал на военную стезю по указанию; будучи пацифистом, я ступил на нее пацифистом; будучи антимилитаристом, я хотел воевать простым солдатом (я был антимилитаристом, так как был интеллектуалом); будучи неприспособленным к физическим нагрузкам (косоглазие), я оказался в нестроевом составе. Поскольку мне было тридцать четыре, я служил с резервистами, с женатыми мужчинами, отцами семейств. С другой стороны, странная война отражала наше сокровенное желание не воевать, ведь Гитлер, зная наши чувства, не атаковал, дабы война загнила на корню. Иначе говоря, я отражался в этой войне, которая отражалась во мне и возвращала мне мой собственный образ. В результате я сначала писал о войне, а затем о самом себе. Она превратилась в отступление».
В конечном итоге именно война привносит социальное в философию Сартра. Но сама война, плен, концентрационный лагерь, оккупированный Париж – это еще не социальный праксис, это только тревога, которую принесло с собой социальное. Во время оккупации Сартр крайне неактивен, вся его практика, по сути, сводится к созданию группы «Социализм и свобода», которая занималась больше собственное рефлексией и распространением листовок, чем боевыми действиями. В то же время в оккупированном Париже Сартр издает «Бытие и Ничто», ставит пьесы «Мухи» и «За запертой дверью». С одной стороны это превращение в коллаборациониста, с другой – это попытка сохранить самость, особенно если учесть свободолюбивое содержание пьес, которые так же превращались в моральное оружии против оккупантов. Военный период жизни Сартра действительно крайне противоречив и сейчас активно используется бывшими «новыми левыми» для низвержения социальной диалектики в угоду либерализму и шовинизму. Они говорят: «если Сартр так вел себя во время войны, то какую философию он мог создать?» В то время как именно бездействие стало толчком к социальному праксису, его послевоенная ангажированность была во многом компенсацией за свое поведение во время войны. Именно поэтому мы смеем утверждать, что если бы не война, то Сартр не был бы Сартром.
После войны Сартр развивает бурную политическую и философскую деятельность, вместе с Симоной и Мерло-Понти он организует журнал «Les Temps Modernes», который становится рупором экзистенциализма, ангажированной литературы и философии. В 1948 году выходит книга Сартра «Что такое литература?», в которой он разворачивает критику позитивизма и механицизма в политической практике, одной из ветвей (немаловажной) которой он считает литературу. Он отстаивает теорию ангажированности писателя, под ангажированностью при этом понимается не только ангажированность как сознательный выбор писателя, но и сам акт творчества, так как никакое письменное творчество не оторвано от социальной практики, оно существует в рамках своего класса, группы, выражает интересы классов, групп, не всегда напрямую и не всегда осознанно. С целью обоснования этого тезиса, а так же развития экзистенциального психоанализа, возможность которого он показал еще в «Бытие и Ничто», но там психоанализ выступал только в рамках субъекта, теперь же он выходит из этих рамок в социальное и фундируется в классовых отношениях, борьбе, предстает как смена интериоризации внешнего и экстериоризации внутреннего, как основы социальной практики, Сартр пишет исследования о Бодлере, Некрасове, а потом «Идиот в семье» - детальное исследование жизни Флобера. Так философия Сартра выходит на качественно новый уровень. Эта новая интенция, как последовательность изучения Маркса и Гегеля, синтеза с экзистенциализмом, приводит его к «Проблемам метода», а потом к написанию первого тома «Критики диалектического разума».
Не было ни одного политического события во Франции и за ее пределами, по поводу которого Сартр не выступил бы с заявлениями и статьями. Он осуждает ввод советских войск в Венгрию в 1956 году, но отмечает, что требования свободы слова, мыслей, собраний и пр. основывались не на марксизме, а на опасной тенденции к анархизму, осуждая таким образом ФКП за поддержку Москвы, а троцкистов за фетишизирование Советов.
Сартр выступает против войны во Вьетнаме, поддерживает Кубинскую революцию, что само по себе неоднозначно, ведь Эрнесто Че Гевара был прекрасно знаком с творчеством Сартра. Во время майских событий 68-го года вместе с маоистами из «Пролетарской левой» раздает листовки и газеты. В дальнейшем он берется редактировать маоистскую газету «Народное дело», чтобы избежать ее закрытия. Бернар-Анри Леви становится секретарем Сартра, и вместе с ним они организуют народные суды, борется за права сексуальных меньшинств, теоретически обосновывая позицию марксизма и экзистенциализма по этому вопросу.
Политическая ангажированность Сартра приводит к разрыву с его близкими друзьями – Мерло-Понти и Камю. Мерло-Понти Сартр не простил его трактовки марксизма в книге «Приключения диалектики». Для разрыва с Камю (склонного к анархизму) послужила книга «Бунтующий человек», в которой Альбер критикует марксизм и историцизм, не упоминая открыто, он нападает и на экзистенциализм, в частности на факт предшествования существования сущности. Сартр, совершенно закономерно, увидел в этой книге философию непротивления, философию бездействия, философию «чистых рук», когда насилие одного режима служит оправданием для другого. Камю увидел в советских лагерях итог марксизма, но для Сартра негация лагерей не может служить ни поводом негации самого марксизма, ни поводом говорить о то, что либерализм лучше.
В 1964 Сартр отказывается от присужденной ему за книгу «Слова» Нобелевской премии, он не хочет, чтобы философ и писатель Сартр превратился в социальный институт, был ассимилирован буржуазной культурой.
Жан-Поль Сартр умер от рака легких 15 апреля 1980 года. Похороны, проходившие 19 апреля, собрали 50 тысяч человек, давка была такая, что один человек свалился в могилу прямо на гроб философа.
Сартр умер, и вместе с ним ушла целая эпоха творческих исканий, целая эпоха в философии. Неклассическая философия, пришедшая вместе с Марксом и Ницше, была побеждена деконструктивизмом, постструктурализмом. Теперь ни об одно вещи уже нельзя было сказать ничего конкретного, даже пол превратился всего лишь в текст, а тотализация стала запретным словом. Постмодернисты и перековавшиеся в либералов «новые левые» разбили Сартра на осколки, разнесли по книгам цитатами, ассимилировали к современности, заставили отказаться от собственной философии, запретили выдавать его книги в библиотеках во время беспорядков. Но нельзя запретить историю, нельзя запретить классовую борьбу, нельзя запретить сознание, нельзя, наконец, запретить читать книги, в которых Сартр всегда жив, в которых история, сознание и социальный праксис сплетается в единое целое.
Latur, ВМГБ-Минск
