Главная   культура

Секс и репрессивное общество (в плане полемики)

Несомненно, что разработка темы сексуальности необходима, несомненно, что вестись она должна в русле марксистского дискурса, на который многие претендуют, но мало кто ему следует. Но именно факт этой необходимости требует от нас большей скрупулезности в разработке данного вопроса, а не популизма, в рамках которого происходят искажения.

Необходимо обратить внимание на некоторые фактические искажения и не точности, содержащиеся в статье товарища Ремизова «К вопросу о сексуальной контрреволюции».

«…этот вакуум[1] занимают представители полуанархических и анархических организаций с соответствующим их идеологии «решением вопроса». Цитата из концепции действия Леворадикального объединения молодежи (Харьков): «Даешь сексуальную и политическую революцию. Обобществляйтесь и совокупляйтесь. Секс это прекрасно!»».

Однако, выражение «Секс – это прекрасно!» в программе ЛОМ – это цитирование председателя Мао, что уже само по себе наводит на достаточно интересные размышления. Далее автор ссылается на то, что товарищ Ленин называл требование «свободной любви» буржуазным требованием. Но Даная ссылка бьет в пустоту, т.к. и индустриализация России – буржуазное требование (на основании этого утверждения левые коммунисты выстраивают свою теорию государственного капитализма), но это одна из задач, которую должен был решить пролетариат, иначе ни о каком социализме в СССР говорить бы не приходилось. Следующая неточность носит методологический характер.

«Пресловутая «сексуальная революция» - не что иное, как эпоха разврата, каковые уже имели место в истории. Наступление эпохи разврата говорит об относительно скором конце существующего строя, победа нового строя сопровождается окончанием эпохи разврата. «Падение нравов» в Древней Греции и Риме свидетельствовало о наступлении кризиса античности[2].

На смену античности пришло средневековье (феодализм) с христианской моралью, противопоставляющей земную жизнь, как греховную, жизни «духовной». Наступление новой эпохи разврата во времена Возрождения говорило уже о кризисе средневековья[3]. На смену средним векам и Возрождению пришла Реформация с ее пуританством (ранний капитализм). Очередная эпоха разврата, названная «сексреволюцией», наступила в XX веке; она свидетельствует о кризисе капитализма[4], на смену которому придет новый строй социализм-коммунизм, победа которого будет одновременно преодолением последней эпохи разврата».

Автор связывает наступление «эпох разврата», с кризисным состоянием общества, т.е. смещением его из одной формации в другую. Но это, не так. Ведь «падения нравов» в Древней Греции и Риме было нормальной моральной практикой задолго до того, как стали проявляться признаки перехода к новой формации – феодализму. Наоборот, кризис в Греции проявлялся не «падением нравов», а переходом их на другой уровень – более приближенный к формам морали распространенным в феодальном обществе. Здесь достаточно убедительно выглядит исследование Фуко «Забота о себе». Усиление морали свелось большей частью к запрещению педерастии. Причем это запрещение возникло не только на почве смены формации, но имело под собой другие причины, в частности переход к новым формам брака. Точно так же как и сама педерастия - в Греции количество мальчиков значительно преобладало над количеством девочек, что естественно привело к двум видам практики. Во-первых, возможность женщины определять себе сексуального партнера независимо от ее возраста, что для нашей культуры выглядит противоестественным, во-вторых, в практике педерастии. В этом плане интересен комментарий Сартра по поводу исследования Кардинера на Маркизских островах: «Он [Кардинер] выявляет скрытую тревогу островитян, причина которой кроется в определенных объективных условиях: угроза голода и недостаток женщин (100 женщин на 250 мужчин). Он выводит бальзамирование и каннибализм из голода как две взаимно противоречащие реакции, которые, будучи противоположными, в то же время обусловливают одна другую; представляя гомосексуализм как результат недостатка женщин (и полиандрии), он идет дальше и путем опроса выясняет, что гомосексуализм-это не просто удовлетворение половой потребности, а отместка женщине. Наконец, описанное положение вещей влечет за собой откровенное равнодушие  женщины  и  большую  нежность  отца к детям (ребенок вырастает среди своих отцов); отсюда - свободное развитие детей и их раннее созревание. Раннее созревание, гомосексуализм как отместка черствой, лишенной нежности женщине, скрытая тревога, проявляющаяся в различных поступках,- все это несводимые понятия, так как они отсылают нас к переживаемому» (Ж.-П.Сартр «Проблемы метода»). Таким образом, отношение сексуальности (морали) и общества, а так же их взаимное отношение к общественно-экономической формации не столь однозначно, как кажется на первый взгляд и как нам это преподносит товарищ Ремизов. Мы вовсе не наблюдаем прямой корреляции между кризисным состоянием предшествующей системы и «развратом». Наоборот, смена сама по себе обладающая неравномерностью в своем развитии создает такую же неравномерность в области нравственности. Надстройка обладает большей инертность, не же ли базис, и сохраняет старые формы отношения до их снятия, при этом снятие может происходить в форме крайнего антагонизма. Т.е. мораль христианства была полностью антагонистична морали Древней Греции, однако антагонизм сменяется ренессансом, в котором нравственность греков предстает уже в снятом виде. Нравственность Возрождения обращается к нравственности Древней Греции, но она не есть эта нравственность, это совсем другой уровень. Естественно это связано с формационными перестройками, зарождением новых производственных отношений в конкретных условиях, и подвержены ренессансу были конкретные классы (в первую очередь аристократия).

Автор говорит о «свободной любви», будто это некоторая данность, которая абсолютна прозрачна для нашего восприятия. Но само понятие «свободный секс» («свободная любовь») противоречиво в той смысловой нагрузке, которую несет. Это опять же связано с его происхождением – оно появляется у аристократов, а потом переходит на буржуазию (как правило, крупную) и пролетариат. Но пролетариату, который не имеет других средств к существованию, кроме собственных рук, в отличие от крупной буржуазии не требуется предикатов для собственного поведения, семья, которая основа существования мелкой и средней буржуазии, для него зачастую выступает в качестве непозволительной роскоши, отсюда полная свобода отношений, если это можно назвать свободой. Положение же крупной буржуазии совсем иное – она требует освобождение от самой себя, от семьи, которая становится для нее ограничением всякой свободы, в тот момент, когда вся власть – политическая и экономическая у буржуа в руках.

Итак, с одной стороны «свободная любовь» может восприниматься в качестве чего-то положительного, т.е. осуществления человеком способности любить помимо тех рамок, которые на него налагает общество. В расистской культурной среде любые любовные отношения с представителем не своей расы (нации, этноса и т.д.) воспринимаются как отношения вне рамок морали, как аморальные. Соответственно, индивид, который действует таким образом, противопоставляет себя обществу, в котором он находится, а общество в свою очередь будет стремиться вытеснить его любым путем, вплоть до убийства, изнасилования и т.д.. Но наличие этой морали и вытеснения не редуцирует возможности (и необходимости) одному индивидууму любить другого – пусть это и выглядит абстрактно, т.к. не приводит уточнений ни в поле, ни в возрасте. На этом примере мы так же видим, что мораль изменчива в зависимости от группы, которой она порождается. С другой стороны «свободная любовь» выступает как деградация первичного значения к несвободе, к тому, чтобы в акте любви находить не необходимость выбора, а значит необходимость выбирать (ответственность), но уже выбранное. Таким образом, любовь (секс) становится самоцелью и способом избегания самого себя и окружающего мира. Кроме того, понятие «свободной любви» деградирует к отношениям обладания, в которых люди предстают как носители определенного товара, который они то пытаются продать, то пытаются купить, в этом уже нет ничего от человеческих отношений – это скорее отношения предметов, механизмов, для которых определенные действия приводят к определенному результату.

Акт опредемечивания мы можем рассмотреть и по-другому, так как он включен в социальные структуры на уровне надстройки. Возьмем, например, клип на песню Benny Benassi «Satisfaction». Визуальный ряд клипа сводится к тому, что фотомодели, причем не модели для журналов мод, а модели для порно журналов, что уже само по себе настраивает зрителя на определенную логику, пользуют различные строительные инструменты. Таким образом, зритель вовлекается в противоречие между тем, что можно и нужно любить (влажные, загорелые девушки), и тем, что любить нельзя (отбойные молотки, пилы, гвозди и т.д.). Но кажущееся противоречие не есть противоречие, наоборот – отсылка к тяжелому физическому труду, к пролетариату, приводит не к вытеснению девушек, а наоборот вовлекает их в себя. Девушки становятся символом предметом, который стоит не любить, а хотеть, т.к. они не предназначены ни для чего другого, они всего лишь предмет у которого есть определенная функция. Кроме того, визуальный ряд клипа прямо указывает на подавление индивида – девушки вколачивают гвозди, дробят камень, разрезают дерево. Секс выступает в качестве акта насилия, в котором субъект насилия девушки, а объект – зритель. Дополнительная репрессия (уже мужчин) заключена в звуке - девушки поют мужским голосом. В результате возникает тройная репрессия. Во-первых, женщины вновь вовлекаются в патриархальную схему культуры, как низшие существа, которые должны выполнять свою функцию, которые должны быть подавлены, взяты, куплены как предмет. Однако в такой трактовке остается щель и для совсем другой логики, где мужчина выступает в качестве животного, которое существует только своими низменными инстинктами, а значит ему нужен определенный класс женщин для удовлетворения - так происходит стратификация внутри самих женщин на низших (любовниц, проституток) и высших (жен, начальниц и т.д.). Во-вторых, пролетариат, рабочие выступают в качестве угнетенных даже в культурном плане, вся их человеческая сущность не играет никакой роли – они ничем не лучше проституток. В-третьих, это одна из форм дисциплинарной техники, индивид, подавленный со всех сторон, не имеющий права ни на себя самого, ни на выбор, а тем более на выбор таких женщин (они изначально позиционируются как нечто недостижимое в реальности), находит в визуальном ряде выход для своих эмоций. Социальный протест, таким образом, перемещается из сферы социальной практики в сферу сексуальности. И это еще один из способов держать людей под контролем. Проблема только в том, что подавляющие в той же степени, что и подавляемые, подвержены подавлению.

Можно пробовать использовать внутренний культурный (в данном случае сексуальный, но он гораздо шире) протест против самой культуры, а значит и против общества капитала, которое приводит к такой культуре, как это делали «новые левые». Но сейчас подобный проект недееспособен, так как он полностью поглощен буржуазной культурой и буржуазной культурой же продуцируется. Поэтому, есть смысл вернуться к традиционным практикам, а точнее реконструировать их для себя сейчас. В конечном итоге такой реконструкции мы приходим к относительности морали (в зависимости от ОЭФ, а так же классов внутри ОЭФ и групп внутри классов). Поэтому единственной ценностью может выступать только свобода, но не свобода буржуа (репрессия), а свобода коммуниста, лежащая вне всяких репрессий.

Долой патриархат! Долой сексизм! Да здравствует свободная любовь свободных людей!

М.Вороновский, ВМГБ-Минск

Главная   культура